В плену времени
Нет более противоречивой фигуры среди историков нашего края первой трети XX века, чем Михаил Георгиевич Худяков. Известны его обширное научное наследие, роль, которую он сыграл в освещении истории Казанского ханства с позиций начинающего учёного-марксиста. Значительно меньше неспециалисты знают о его деятельности в качестве археолога и этнографа. И почти полностью покрыта завесой недосказанности сама личность этого исследователя. Сначала, видимо, сказывался факт его гибели в НКВД и клеймо троцкиста. Но были и другие причины.
Один из современных биографов М.Г. Худякова московский археолог С.В. Кузьминых сказал по этому поводу так: "Мы не могли писать о нём только в розовых красках, равно как и в чёрных. Такого рода личности чаще всего многоцветны". Сохранилось не так много документов, которые могут рассказать нам о характере Михаила Георгиевича. Особенно о том времени, когда он был ещё не активно работающим учёным, а студентом на самых подступах к науке. Редчайшим в этом отношении является письмо двадцатилетнего студента историко-филологического факультета Императорского Казанского университета М.Г. Худякова, написанное 17 октября 1914 года на небольшом листочке чётким почерком.
"С 13 февраля текущего года я начал работать под руководством проф. Б.Ф. Адлера в музее ОАИЭ <...>. Я неизменно встречал самое лучшее отношение и полное содействие в научных занятиях. <...> Участие в раскопках (1914 г.) дало мне много полезных сведений как практических по технике раскопок, так и теоретических, по истории Болгарского царства. В настоящее
время я чувствую как благотворно участие в работах отразилось на моих познаниях и общем развитии. Всеми силами стремясь оправдать доверие, оказанное мне и быть полезным для Общества, которому я столь многим обязан, имею честь принести мою искреннюю и глубокую благодарность Совету ОАИ и Э при Императорском Казанском университете".
Студент Худяков появился в экспедиции, можно сказать, почти случайно. В 1911 году Министерство просвещения утвердило Программу исследования Болгарского городища, позднее были выделены и деньги на проведение раскопок. Председатель Общества профессор М.М. Хвостов предложил для руководства ими кандидатуру С.Ф. Теплоухова, но тот не смог принять это предложение. Руководителем раскопок после долгой переписки стал С.М. Покровский, выдвинувший довольно жёсткие условия, среди которых было участие в отряде студента-фотографа. Так в состав экспедиции вошёл Михаил Худяков. Михаилу было доверено и ещё более ответственное дело - написание части отчёта по раскопкам. Сохранились заполненные аккуратными строчками, с небольшими правками странички отчёта, где излагалась история изучения Болгарского городища со времени Петра I, разбирались различные точки зрения о булгарской культуре, в том числе В.М. Флоринского.
Эти раскопки стали стартовой площадкой Худякова-археолога. Археологический опыт его продолжился в 1915 и 1916 годах в Биляре и опять в Болгарах, но теперь уже он работал практически самостоятельно. Михаила Георгиевича отличала жажда активного творчества, не исчезнувшая со временем. Только наука, служению которой Михаил Георгиевич посвятил свою
жизнь и которой отдавался беззаветно, стала вскоре иной. Лозунги заслонили прошлое, и прежде всего живых людей. Не прошло и десяти лет, как "старые кумиры были повержены. Те, кому М.Г. Худяков считал честью выразить благодарность, превратились и для него в жалких служителей "буржуазной культуры", эпигонов антипролетарских течений, гонителей науки.
И.Б. Сидорова в очерке, посвящённом последним годам существования Общества археологии, истории и этнографии при Казанском университете, отмечала что трудно объяснить происшедшую в М.Г. Худякове перемену в отношении как к самому Обществу, так и к тем людям, которые там работали вместе с Михаилом Георгиевичем. "Таким идеям и их сторонникам не может быть места в стране, где пролетариат железом и кровью выковывает своё самосознание без всяких предрассудков и заблуждений старого идеализма и суеверия", - жёстко и безапелляционно писал Михаил Георгиевич. Его показания стали основанием для осуждения К.В. Харламповича - председателя Общества. В начале 1930-х годов оказался в ссылке в Салехарде и профессор Б.Ф. Адлер, под руководством которого М.Г. Худяков делал первые шаги в науке. Почему Михаил Георгиевич был так безжалостен? На это нет ответа...
Поиск "врагов пролетариата" не прекратился и после переезда М.Г. Худякова в Ленинград. Здесь объектом его "внимания" стал известный этнограф и археолог С.И. Руденко и его сторонники. На собраниях "коллектива" М.Г. Худяков методично "разоблачал" буржуазную сущность С.И. Руденко и "руденковщины". Тон задавал С.Н. Быковский - патрон М.Г. Худякова. Изобретатель ярлыка "руденковщина" археолог и этнограф А.Н. Бернштам вторил М.Г. Худякову: "Научная работа Руденко представляет собой открытую политическую агитацию. Это последний вопль погибающего класса, раздавленного железной диктатурой пролетариата. Этот "нейтральный", объективный учёный вызов - реакционный крик эпигона империализма, открытой контрреволюции внутри СССР".
Закончилось это арестом С.И. Руденко. Сведения о сделанных им на Алтае и имевших мировое значение открытиях публиковались без указания на учёного! Более семи лет были вычеркнуты из жизни исследователя. А для М.Г. Худякова подавлен и исчез один враг - тут же появляется новый, которого нужно уничтожить! Однако СИСТЕМА, которой верой и правдой стал служить Михаил Георгиевич, в конечном итоге рассудила по-своему...
Активная политическая жизнь не снизила темпов научных изысканий М.Г. Худякова. В 1930-1931 годах, в период идеологического триумфа Михаила Георгиевича, выходит множество его статей и несколько монографий. Над чем он работает? Уже в ленинградский период М.Г. Худякова у него выходит множество небольших статей, в основном в изданиях казанского музея. Тематика их очень разная. Весьма неожиданна заметка "К вопросу о датировке булгарских зданий", опубликованная в 1930 году в "Материалах по охране, ремонту и реставрации памятников ТССР". Опираясь на существенно расширившийся опубликованных сравнительных данных, пополнив их своими наблюдениями при раскопках в Болгарах, Михаил Георгиевич решительно опровергает мнение предшественнников, датировавших архитектурные сооружения Болгара концом XIV - началом ХV веков и относит их к первой половине XIV века с абсолютными датами: 1320 год - Четырёхугольник, 1330-й - мавзолей у Малого минарета и остальные - середина XIV века.
Смелая датировка после проведения раскопок не подтвердилась, хотя в ряде случаев даты были угаданы верно. Более счастливой оказалась научная судьба у статьи М.Г. Худякова, вышедшей в том же году во втором выпуске "Материалов Центрального музея ТССР". Она стала публикацией неизданных материалов раскопок П.А. Пономарёвым могильника у села Маклашеевка "Могильник Маклашеевка II" (1930), правда, под фамилией самого М.Г. Худякова. Опубликовав дневник раскопок П.А. Пономарёва и дав описание материала, М.Г. Худяков пришёл к выводу о том, что этот могильник является "этапным", точнее, переходным от эпохи бронзы к раннему железному веку, своего рода "ранней стадией Ананьинской культуры". Это предвидение оказалось пророческим, в конце XX века оно получило своё развитие и позволило ряду исследователей говорить о особой маклашеевской археологической культуре.
Не чуждался Михаил Георгиевич и достаточно сложных вопросов, связанных с актуальными проблемами современной науки в свете марксистской перестройки сознания. "Пролетариат созидает в настоящее время новую науку, на иных основах, чем те, которыми пользовались капиталисты", - писал он во введении к брошюре "Сущность и значение яфетидологии"" (1931), озаглавленном "Старое учение о языке и его классовая сущность". Объяснив, почему старое понимание языкознания вредно для пролетарского сознания, М.Г. Худяков кратко излагает основы нового учения Н.Я. Марра о языке, которое вывело лингвистику "из тупика, в который завели лингвистику учёные индоевропеисты". И помогло в этом то, что для Н.Я. Марра "была с самого начала ясна эксплоататорская роль буржуазной науки, в частности - науки о языке. Принадлежа к среде угнетённого при царизме народа, Н.Я. Марр на своём собственном горьком опыте испытал всю тяжесть положения "инородца" или "туземца".
Осветив основные положения теории Н.Я. Марра. причём в очень доступной для среднеобразованного читателя форме, М.Г. Худяков заключил, что "яфетидология из лингвистической теории о происхождении языков Кавказа и Средиземноморья превратилась в материалистическое учение о языке, изучающее языковые явления в тесной увязке с историей материальной культуры социально-экономической жизни". Не комментируя подробно худяковское понимание яфетидологии, стоит отметить, что он подчёркивал полезность и актуальность "нового учения" для пролетариата и трудящегося крестьянства. "Язык крестьянина и язык рабочего - два классовых языка, различающиеся по словарному запасу", - писал М.Г. Худяков.
Прав был М.Г. Худяков, когда подчеркнул, что яфетидология стала основой развития в СССР национальных лингвистических школ. "Националы проявляют сознательную тягу к яфетидологии, и Яфетический институт стал научным центром преимущественно из националов. Вокруг Яфетического института выросла целая школа яфетидологов-националов, группа учеников Н.Я. Марра, молодых учёных и аспирантов". Через два года увидела свет работа М.Г. Худякова "Дореволюционная русская археология на службе эксплуататорских классов".
Обширное предисловие, написанное С.Н. Быковским - земляком и патроном в науке и карьере, сводилось к актуализации того задания, которое получил М.Г. Худяков: новейшие исследования по археологии должны идти "в линии критического преодоления буржуазной археологии". В сущности, это один из первых опытов создания истории российской археологии в научно-популярном виде, правда, с привкусом жёсткой и непримиримой "классовой" позиции. Пожалуй, несколько неожиданным для читателей этой книги, знакомых с предметом повествования, были поиски автором истоков науки в зарождении "классовых чувств" в эпоху "поздних стадий первобытнокоммунистического общества" и их классовой сущности в античности и средневековье.
Однозначно отрицательно и даже карикатурно обрисована М.Г. Худяковым роль христианской церкви как изготовителя "фальшивых раритетов" разрушительной силы, из-за своего мракобесия уничтожавшей ценнейшие свидетельства прошлого. Не обойдена вниманием и обнаруженная им "националистическая пропаганда" в факте паломничества татар к булгарским развалинам. Очерки Михаила Георгиевича по историографии археологии ХУ1-Х1Х веков напоминали страстную речь скорее агитатора-трибуна, чем учёного. Археологические древности показаны исключительно как объект корыстных классовых интересов дворянства и буржуазии, во что бы то ни стало стремившихся с их помощью усилить тяготы эксплуатации трудящихся масс и ввести в заблуждение честных людей "фальсификацией и подсахариванием" истории.
Несколько оптимистичнее оценка М.Г. Худяковым периода капитализма, который он охарактеризовал как "эпоху буржуазного процветания" в археологии. Более того, мы найдём и весьма неожиданный пассаж: "достижения археологической науки в капиталистической России были велики и неоспоримы". Однако это было объяснено предельно просто: буржуазные историки "презирали" археологию и не доверяли ей. Археология, по мысли автора, видимо, была подобна брошенному кораблю, пассивно плывшему по течению идеологических взглядов капиталистов-эксплуататоров и их идеологов - историков. В качестве яркого примера М.Г. Худяков привёл сочинения В.М. Флоринского, оригинального казанского исследователя, врача-гинеколога по образованию и любителя-краеведа и музейного деятеля, охарактеризовав его как "махрового представителя русского великодержавного шовинизма".
Просто удивительно, как тонко и изощрённо подбирал цитаты Михаил Георгиевич! За наивными и зачастую дилетантскими мыслями В.М. Флоринского чёрной тучей всплывал расизм и "захватническая политика царского правительства", а далее за этим следовал быстрый переход в "марксистскую теорию" и критику антидиалектической теории миграций. Это, в свою очередь, дало повод для беспощадного "уничтожения" идеи современных ему ведущих археологов-классиков В.А. Городцова и А.А. Спицина. Вслед за этим читатель узнал, что традиционные методы археологического исследования и основа археологической теории в российской дореволюционной археологической науке выражают буржуазную и эксплуататорскую суть миграционизма, и "в этом отношении русская археология шла всецело "на поводу" у западной буржуазной науки и не смогла создать ничего самостоятельного, оригинального и выдающегося".
В общем-то верно заметив, что "в выборе тем для археологических исследований далеко не последнюю роль играли текущие политические мотивы", М.Г. Худяков под этот тезис подвёл все этапы становления русской археологии. Не погнушался он и прямой фальсификацией фактов, утверждая, что исследования булгарских памятников искусственно тормозились реакционерами-миссионерами из казанского Общества археологии, истории и этнографии, и в первую очередь его председателем Н.Ф. Катановым. Это была ничем не прикрытая ложь. Вспомните написанные им благодарственные строчки в адрес Общества в 1914 году.
Михаил Георгиевич прекрасно знал истинное положение дел, но сознательно шёл по пути обмана, увы, видимо, памятуя свои показания против коллег по Обществу археологии, истории и этнографии при Казанском университете в следственном изоляторе НКВД в последний год своего пребывания в Казани. На этом автор не остановился. В качестве примера "презрительного" шовинистического отношения к финским и турецким народам он приводит, наряду с другими, статью своего покойного учителя П.А. Пономарёва, которому он в своё время посвятил прочувствованный некролог и чьи материалы активно использовал в своих публикациях.
На эпитеты и ярлыки в отношении коллег - живых и уже покойных Михаил Георгиевич не скупился. "В этих реакционных высказываниях ясно выступает классовая буржуазная природа Н.П. Кондакова - скупого эгоиста и карьериста", - писал он об одном из крупнейших российских искусствоведов-византинистов. Буржуазия оказалась виноватой и в торговле и хищнических раскопках археологических памятников, которую вели, вообше-то говоря, эксплуатируемые, а также и в подделке археологических и исторических раритетов! Михаил Георгиевич обвиняет А.А. Спицина в присвоении и публикации материалов раскопок любителей-краеведов, утверждая, что это рецидив психологии "крупного капиталистического предприятия" и образчик буржуазной археологической науки.
Не обошлось и без банальных сплетен: ссора двух археологов - А. Спицина, тогда ещё только начинавшего свою археологическую
деятельность, и П.А. Пономарёва на Пижемском городище стала для автора примером идеологической конфронтации и выявила "классовую основу" разногласий. С едва прикрытым презрением и язвительностью он пишет о наивности П.А. Пономарёва -"мелкобуржуазного публициста, идеалиста-народника и областника" и его научном "завещании", о несостоявшемся открытии, а также глупости и идиотической доверчивости "буржуазных хищников и реакционеров" из Общества археологии, истории и этнографии.
"Обобщающие взгляды П.А. Пономарёва поражают своей беспомощностью", - писал М.Г. Худяков. Слова верного ученика! В заключение автор обратился к хорошо знакомой ему теме - музейному делу и охране памятников культуры, видя здесь в основном буржуазную фальшь и орудие буржуазной пропаганды. Завершая своё "исследование", он резюмирует: "вся археология находилась в руках буржуазных учёных и обрабатывалась под углом зрения их классового самосознания", и только в исследованиях Н.Я. Марра пробилась "пролетарская археологическая мысль". "В лице Н.Я. Марра народы, угнетённые при царизме, внесли свой вклад в общую сокровищницу науки и притом именно такой вклад, какого не могли сделать русские учёные в течение долгих лет при затрате больших усилий".
Одновременно с этим в свет выходит практически лишённая идеологических шор статья М.Г. Худякова "Культ коня в Прикамье", опубликованная в 1933 году в Известиях Государственной Академии истории материальной культуры. Здесь теоретические идеи Н.Я. Марра стали обрастать "корочкой" сведений из других наук. Основой работы стал тезис Н.Я. Марра о первоначальной универсальной роли оленя как транспортного средства и его замене конём.
Странной, раздвоенной представляется личность М.Г. Худякова в первой половине 1930-х годов. Фанатичная приверженность новой идее и слепая убеждённость в своей непогрешимости становятся основой агрессивной позиции по отношению к коллегам. В этом, возможно, заключается и начало творческого кризиса Михаила Георгиевича. Не укладывались научные факты беспрекословно в рамки советских концепций идеологизированной науки, а отказаться от них уже не было ни сил, ни воли! За мнимым триумфом этого человека скрывалась трагедия изломанной жизни и страх перед судом вечности...
Константин РУДЕНКО
ЛИТЕРАТУРА:
- Кузьминых С.В., Старостин П.И.. Ленинградские годы в жизненном и творческом пути М.Г. Худякова // Санкт-Петербург и отечественная археология. Историографические очерки. - Спб, 1995. - С. 168.;
- Сидорова И.Б. ОАИЭ в первые годы Советской власти. 1917-1924 // Эхо веков. - 2003. - № 3/4 (32/33). - С. 72;
- Мурашка О.А., Кренке Н.Л. Культура аборигенов Обдорского Севера в XIX веке. По археолого-этнографическим коллекциям Музея антропологии МГУ. - М.. 2001. - С. 72.
- Решетов В М. С.И. Руденко - антрополог, этнограф, археолог // С.И. Руденко и башкиры. - Уфа. 1998. - С. 16.