Философско-художественный роман с элементами мистики и физики.
Глава 20. Рассказы Глафиры 1. Сказки равви Гелеба.
Тайна Гелеба.
Мы жили на окраине одной непутевой империи накануне XIX века в местечке с простым названием Горобец. Странным и загадочным всем нам, еврейским детям Горобца, казался этот равви Гелеб. Никто даже не знал, почему его стали называть равви, ведь в синагоге он был один раз, и наш местный раввин Пазель выгнал его вон, т.к. он заикнулся там о пророке Иешуа из Назарета. Пазель запретил ему приходить в синагогу и кому-либо из правоверных встречаться с ним. Он назвал его отступником и выкрестом.
Гелеб пришел в городок всего пару лет тому назад и жил в заброшенном доме, с окнами без стекол и рам, на краю еврейской части Горобца. В этом доме у него не было ни кровати, ни печи, ни стола. Но казалось, что он не нуждается ни в пище, ни во сне, ни в тепле. Никто никогда не видел, как он ест или спит. Никто не видел, чтобы он зяб холодной зимой. У него не было даже свечей и спичек (уж мы-то, пацаны, это точно знали), но он видел в темноте как кошка (а может даже лучше), и в доме его по ночам издали нередко видели свет, но он всегда гас, если кто-то начинал приближаться к дому явно или даже тайно.
Гелеб выглядел как высокий прямой и суховатый старик, хотя слово «старик» к нему как-то не совсем подходило, несмотря на то, что он казался несомненно очень и очень древним, но когда кто-либо заглядывал ему в глаза, то в них встречал огонь, который свойственен бывает только молодому самому задорному взгляду. И голос его был временами глухими надтреснутым, как у самых глубоких старцев, но когда он начинал свои рассказы, то голос становился густым, насыщенным, завораживающе красивым. К Гелебу тайно ходили взрослые, говорили, что он предсказывает судьбу, помогает найти пропавшие или украденные вещи, а так же лечит порой неизлечимые болезни. Пазель пугал всех тем, что Гелеб спутался с сатаной, что занимается богопротивными вещами, но все же к нему продолжали тайно ходить, особенно мы, дети. Гелеб рассказывал нам о разных местах и странах, разные истории иногда из глубокой древности так, как будто сам был их участником.
Я хочу пересказать здесь одну историю, которая, по видимому, раскрывает тайну равви Гелеба. Он, как мне показалось, сам решился намекнуть на это. Однажды мы спросили его, был ли он в Иерусалиме? Каждый пацан мечтал когда-нибудь побывать на земле обетованной, особенно в Иерусалиме у стены плача. Раввин Пазель говорил, что стоит только подойти на четыре шага к Стене Плача, как все грехи человека исчезнут сами собой, он очистится и будет достоин вечной жизни после прихода Мессии и страшного суда.
Мы как обычно сидели в полумраке его дома без стекол в окнах, в продуваемой ветром комнате, прислонившись прямо к стенам, т.к. никакой мебели в доме не было. Гелеб тоже сидел у одной из стен на единственной маленькой лавочке и медленно вел свои длинные и завораживающие рассказы. Обычно мы дети просили его рассказать о чем-нибудь или задавали какие-то вопросы. Он начинал отвечать, и ответ превращался в красивую древнюю историю или притчу. Удивительно, но он наизусть знал Тору, пророков больших и малых и многое-многое другое, хотя книг или свитков у него тоже никто не видел.
И вот однажды мы спросили его, был ли он в Иерусалиме. Сначала он необычно долго молчал, так что нам показалось, что он уснул или не услышал наш вопрос, но глаза его были открыты и глядели куда-то в пространство поверх наших голов. Оська снова повторил погромче:
- Рав Гелеб, Вы были когда-нибудь в Иерусалиме?
- Был? Да, был. И не только был, но долго жил там, до того самого ДНЯ.
Он снова сделал длинную паузу. Чувствовалось, что вспоминать ему об этом нелегко. Что-то тягостное в этом было, что-то случилось в тот самый День? Он снова помолчал, но уже никто не решился прервать эту паузу. При этом молчании он сначала сидел, опустив голову вниз, как глубоко кающийся грешник. Затем он поднял лицо, глаза его устремились в даль. Причем всегда казалось, что он видит все, о чем рассказывает, наяву. Во время своих рассказов, он иногда даже показывал куда-то рукой, или делал движения телом. Так, как будто все происходило сейчас. И перед нашим воспаленным детским воображением вставало все, о чем он рассказывал так подробно и живописно, вставало так реально, что комната пустого дома наполнялась фигурами людей, животных, иногда даже ангелов и демонов. Стены его часто раскрывались перед нашим мысленным взором, и мы оказывались где-то на рыночной площади далекого восточного города или среди величественной пустыни, возле пирамид или стен крепости. Порой мы плыли с равви Гелебом на корабле по океану, попадая в жуткие штормы и передряги, в самую середину страшной сечи или под шквальный пушечный огонь неприятеля. Он обладал потрясающим даром рассказчика. Никто из детей, даже самых вредных, озорных и подвижных, как ртуть, не шелохнулся во время его рассказов. Мы были как загипнотизированные. Уже значительно позже, потом, я попадал в кино и театры на лучшие спектакли лучших мировых трупп, на гениальные фильмы выдающихся режиссеров, но ничто не могло сравниться с тем завораживающим эффектом присутствия и участия, который подарил нам в глубоком детстве в этом маленьком полуразвалившемся пустом домике рав Гелеб.
Но вернусь к его тогдашнему рассказу.
- Мой отец был торговцем, - продолжил рав Гелеб, - в Иерусалиме. Он держал посудную лавку, которая находилась на улице, ведущей от дворца Ирода к воротам, выходившим на лобное место, место казней, Голгофу. Мимо нашей лавки часто проводили осужденных. Нередко любопытным мальчишкой я сам следовал за толпой, чтобы посмотреть на расправу, на казнь. Потом, подросши, сам участвовал в побитии людей камнями…
Он снова замолчал. Видно, что этот рассказ был очень неприятным для него воспоминанием.
- Я был глуп. Мне казалось, что участие в такой всенародной казни является моим гражданским долгом. Расправляться с вероотступниками, как велел нам Закон, было даже немного весело. Жалкий осужденный обычно стоял посреди невидимого круга и не пытался никуда бежать (хотя изредка бывало и по-иному). Чаще всего они даже и не молили о пощаде. А мы брали камни и старались попасть как можно точнее. В душе и теле поднималось какое-то злое и веселое возбуждение, как бывает у охотников за затравленной дичью. Каждое удачное попадание сопровождалось восторженным криком толпы, а это возбуждало еще сильнее. Мы швыряли камни прицельно и сильно. Человек закрывался руками, качаясь под первыми ударами, затем падал на колени, пытаясь куда-то ползти. Но всюду его встречали камни и возбужденные крики толпы. Кровь текла по его голове. Вид крови сначала пугал меня, но потом я привык к нему, и это даже как-то подогревало мой энтузиазм. Мне почему-то представлялось это жертвоприношением Богу, чем больше крови, тем лучше совершена жертва.
Дыхание Гелеба при этих словах было тяжелым и прерывистым, чего обычно не бывало раньше никогда. Нам передался его трепет и ощущение мерзости за те давние дела, о которых он рассказывал. Каждому казалось, что и он причастен к этому швырянию камней в полуживых окровавленных людей, жалких, бессмысленно ползающих среди обступившей их толпы. Стало даже казаться, что руки наши в крови и земле, в жуткой грязи из этой страшной смеси. Кто-то рядом стал потихоньку тереть ладошки, и я поймал себя на мысли, сделать тоже самое.
- Потом обычно человек падал совсем навзничь и через некоторое время переставал шевелиться. Тогда специально назначенные люди подходили и проверяли, жив он или уже мертв. Если был жив, то добивали его камнями по голове. Труп часто оставляли непогребенным, на съедение псам, но иногда уносили, иногда позже его тайно забирали родственники, хоть это было не положено, но на это нередко закрывали глаза. А мы, расходясь, обсуждали, кто первым попал в него, у кого бросания были точнее, сколько раз он получил от нас по заслугам. В сердце чувствовалось злобное торжество и особое ощущение единения народа через эту кровь и общую казнь. Закон был исполнен, мы были чисты перед Богом, как считали тогда, и это даже порождало ощущение прибавления в нас святости. Были некоторые люди, тайно пытавшиеся уклониться от участия в таких казнях, но тогда раввин вынужден был ставить их впереди всех рядов и давать им в руку увесистый камень. Все следили, чтобы он кинул и попал, иначе ему самому было бы несдобровать. Такие обычаи царили в нашем народе в ту древнюю эпоху. Но такие обычаи, отличавшиеся только способами мучения и умерщвления людей, царили тогда у всех народов. Это было время ожесточенных нравов и сердец. Вам повезло дети, что вы живете совсем в другую эпоху.
Он остановился и оглядел нас с какой-то особой отеческой надеждой, как будто говоря, но вы-то не будете так жестоки? Было ощущение в это короткое мгновение, что мы сначала смутились, но потом мы приободрились и как будто дали перед ним священную молчаливую клятву, что никогда не будем соучаствовать в подобном, не только убийстве, но даже и публичном жестоком осуждении других людей.
- Я родился в Иерусалиме и прожил в нем около сорока пяти лет до того ДНЯ, – он снова остановился, – Сорок четыре Пасхи встретил я в Иерусалиме. Отец передал мне во владение лавку, так как сам был уже стар и отошел отдел. Приближалась сорок пятая Пасха. Как обычно множество народа накануне пришла в Иерусалим к храму из всей Иудеи и других отдаленных уголков. Торговля перед праздником всегда была бойкой. Мы продавали не только большие и малые глиняные кувшины, но и торговали водой. В ту сильную жару спрос на нее бывает повышенный. Но эта сорок пятая Пасха была особенной. К тому времени уже много лет Иудея была покорена римлянами. В городе стоял небольшой римский гарнизон. В претории поселился римский прокуратор, а наместником Рим назначил в Иудее из наших одного из четырех сыновей Ирода.
- Народ как всегда был возбужден перед праздником. Ждали каких-то особых чудес. В то время даже поговаривали, что уже пришел долгожданный Мессия, что он воскрешает людей (что-то рассказывали про умершего Лазаря из Вифании). Ждали, что Мессия станет царем нашего народа вместо ненавистного ставленника Рима из рода Иродов. Ждали, что Он освободит наш народ от жуткого и жестокого римского ига. В общем, и раньше нередко такие слухи ходили среди народа, но в этот раз все было похоже на какое-то поголовное сумасшествие. Ходили возбужденные толпы, в которых говорили полунамеками, что вот уже пришло время, что на этот раз все исполнится. Тихо пели псалмы. Очень смелые намекали, что все готово к восстанию, что Пасха (освобождение, исход из плена) будет в этот раз не символической, а самой настоящей. Я как честный торговец, был лоялен к правящей власти, я не хотел участвовать ни в каких заговорах, хотя тайный налог на оружие пришлось платить и мне. Не подчинись я, несдобровать было бы мне от зелотов. Я знал, что в этот раз готовят действительно что-то особенное, т.к. тайный налог повысили накануне в несколько раз. Но я, как и большинство, хотел восстания, хоть и боялся его. Мне было что терять. Торговля моя шла хорошо, и накопилось немалое богатство. Да, в случае поражения восстания речь бы шла не о лишении богатства, а о лишении головы или родины, ведь тогда господствовал обычай переселять восставшие народы (точнее, оставшуюся после их истребления часть) в другие далекие и чужие им земли, чтобы лишить их корней и силы. Но ненависть к римлянам была сильнее страха. А когда народа собиралось много, то казалось, что мы можем и горы свернуть, а не только шеи этим наглым и гордым римлянам. В воздухе витало напряженное ожидание не обычного праздника, а чего-то сверхъестественного, что перевернет историю не только нашего народа, но всего мира. В те ночи не хотелось спать. Люди в темноте тихо переходили от дома к дому, похлопывали друг друга по плечам, ничего даже и не говоря, лишь тихо улыбаясь и молча оглядываясь, как бы кто не заметил этой их тайной улыбки. Конечно, шпионы римлян были повсюду, но они так и не могли толком ничего понять. Видимо они донесли общее настроение народа Пилату, и гарнизон римлян был усилен одной когортой, но усиление гарнизона накануне праздника было делом обычным. Вроде бы Рим не чувствовал ничего слишком уж особенного. Да и Пилат был хитрым политиком, придерживающимся тактики непровоцирования. Он старался без лишних поводов не тревожить и без того строптивых иудеев. И все же накануне каким-то чудом римлянам удалось арестовать прибывшего в Иерусалим главу заговора Варраву. Говорят, у него нашли под одеждой оружие, что было запрещено под страхом смертной казни всем прибывающим на Пасху иудеям. Как он поступил так опрометчиво? Никто не мог сказать. Это привело к некоторому замешательству среди толп. Настроение изменилось к худшему. Тогда мало кто знал (кроме самой верхушки зелотов), кто такой Варрава на самом деле, но как-то настроение верхушки заговорщиков быстро передалось толпе, наполнявшей город. Обезглавить заговор накануне выступления! Это практически обрекало всю затею на крах. Без сильного и авторитетного вождя, каким все зелоты беспрекословно признавали Варраву, четкого и единого руководства, которое было необходимо для победы, просто не состоялось бы. Но вдруг, в последнюю субботу пред Пасхой, возник и разнесся с быстротою молнии слух, что грядет Мессия, что Он и возглавит иудейскую армию восставших. Снова поднялось возбуждение. Снова не хотелось спать, не давало напряженное и радостное предвкушение чего-то великого и жуткого. Народ был похож на огромную массу заговорщиков, говорящих полунамеками, понимающих полужесты и полуслова.
Сам я там не был, но слышал какой-то неясный гул у Восточных ворот в ту субботу последнего семидневия месяца Ниссан накануне праздника Песах. Потом прибежал сосед, скорняк, и, захлебываясь, тихим шепотом стал рассказывать, что сейчас через Восточные ворота въехал Мессия, что народ приветствовал Его как своего царя, что ждали реакции Пилата, но тот почему-то никак не среагировал на явное неповиновение толпы, объявившей против потомка Ирода, против ставленника Рима, своего царя! Скорняк сказал, что сейчас народ собрался вокруг Мессии на площади и слушает Его речь. Не хочешь ли ты послушать? Но я уклончиво ответил, что, мол, торговля идет как никогда, и мне не хочется терять время и прибыль. Тогда он ушел один и через пару часов вернулся, но вернулся каким-то совсем не таким. Его радостное возбуждение пропало. Я почти кинулся к нему, узнать, что там произошло. Он сначала махнул рукой и погрузился в долгое молчание. Я не мог вытянуть из него ни слова. После я увидел и других, вернувшихся оттуда, с площади. Это были совсем иные люди. Понурые, озлобленные, усталые. От вчерашнего возбуждения как бы и не осталось следа. Наконец, к вечеру скорняк разговорился. Он сказал, что видно это вовсе не Мессия. Все ожидали от Него воинственной речи, призывающей сбросить позорное и жестокое римское владычество, вооружиться и поднять восстание. Вместо этого Он стал говорить, что худое и гибельное дело задумали иудеи, что только страдания и смерть принесет оно народу. Что и город может быть разрушен, и храм. Кто-то крикнул: «Он римский шпион! Провокатор!». Чуть было не закидали Его камнями тут же, но ворота гарнизона распахнулись, видимо как запоздалая реакция римлян, и оттуда выехал конный отряд с криками: «Разойтись!». Народ стал разбегаться. Кое-кому перепало бичами. И «мессия» куда-то тоже пропал. После этого все поняли, что он и верно римский шпион.
Потянулись напряженные дни перед праздником. Что-то тягостное висело над всем городом. Что-то нехорошее готовилось и подступало. Народ все прибывал. Уже вокруг города установили много палаток. Римляне снова усилили гарнизон еще одной манипулой. Все же, все шло как-то не так. Была и озлобленность, совершенно чуждая этому предпраздничному настроению, и разочарование, и какой-то разброд. Заговорщические поползновения поутихли, но не прекратились совсем. И все же стало ясным, что в этот раз ничего не удастся, придется ждать другого удобного случая. Варрава по-прежнему был под арестом. Его скоро могли казнить. Однако накануне праздника обычно римляне миловали одного из преступников. Была надежда на это. Слава Богу, римляне так и не заподозрили, кто он такой, а то расправа была бы немедленной и жестокой. Он прикинулся обычным грабителем, который приготовил оружие для разбоя. За такое хотя тоже полагалась смерть, но в этом римляне не видели ничего угрожающего для них.
С раннего утра в пятницу от палатки к палатке переходили вестники и передавали одно: лжемессия арестован этой ночью Каиафой и передан римскому прокуратору. Отдавали наказ, на площади требовать освобождение Варравы, а этого лжемессию на крест!
Я не ходил днем на площадь, когда Пилат там творил свой суд. Но новости разносились по городу быстрее ветра. Пилат, говорили, захотел отпустить лжемессию, но народ настоял на Варраве, а этого скоро поведут на казнь.
Я встал у лавки и на всякий случай убрал товар с широкого прилавка, приделанного в тени к стене дома. Я знал, что преступника на казнь поведут по нашей улице, и тогда мой хрупкий товар может пострадать. Примерно к четвертой страже стали слышны трубы и отдаленные крики. Перед процессией всегда шло несколько трубачей, дающих знать о ее приближении всему городу. Они трубили, а затем кричали: «Дорогу!». Наконец, я увидел, как из-за поворота показалась небольшая толпа, они быстро прижались к стенам, после вышли трубачи, за ними шел вооруженный копьями ряд римских солдат, затем ехал красивый римский сотник на коне. Я запомнил и его великолепного белого коня и блестящие медные латы на нем. Статный, мощный он казался воплощением самой карающей руки правосудия. После сотника вели осужденного. Двое солдат с бичами по сторонам подгоняли его изредка ударами. На спине у него был огромный деревянный крест. Беднягу уже качало от изнеможения, голова его была склонена вниз, волосы, мокрые от пота, завешивали лицо. Когда, наконец, он поравнялся с моим прилавком, то тихо, не поднимая головы, попросил остановиться и присесть. У меня ни на минуту не возникло жалости к нему. Сердце мое было исполнено презрением и даже злобой, как к тем, кого мы нередко побивали камнями. Когда он хотел, было, присесть на мой прилавок, я толкнул его и, резко взмахнув руками, прокричал: «Тут место для товара, пшел прочь!». Но и этого мне показалось мало, черт дернул меня добавить для смеха несколько слов: «Приходи в другой раз, я с удовольствием приму тебя!». Эти слова я прокричал громко, так как рассчитывал на реакцию толпы. И она не замедлила проявиться: толпа громко заржала, так как они ДУМАЛИ, ЧТО ОН НИКОГДА УЖЕ СЮДА НЕ ВЕРНЕТСЯ! И тут свершилось то, что перевернуло всю мою жизнь. Он поднял лицо и медленно посмотрел на меня.
Сначала, в первое мгновение, я увидел только лицо и глаза человека, обреченного на смертную муку, но Он посмотрел мне прямо в глаза долгим взглядом. На самом деле это длилось секунд 5-6, а мне показалось… Его взгляд начал проникать в меня глубже и глубже. Быстро, стремительно этот взгляд высматривал во мне что-то очень сокровенное, очень глубинное. Он приникал в такие недра моей сущности, куда, как кажется, не могут заглянуть даже самые могущественные существа вселенной, ни ангелы, ни демоны, а только Сам Господь Бог. И душа моя сначала бежала от него, кидалась внутри из стороны в сторону, искала уголок, чтобы скрыться от этого «страшного» взгляда, металась как затравленный зверек и не находила убежища. Наконец, взгляд этот настиг мою душу. Она «встала», обмерла и вся дрожа поняла свои глаза на Него. И, о чудо! Взгляд этот вовсе не был страшен. Он протянул ей что-то теплое, во что она завернулась от обнимавшего ее страха и холода. Ей стало сначала просто тепло. Все внутри меня наполнилось светом и огнем… музыкой, восторгом, счастьем и упоением… Она, душа моя, каким-то наитием, каким-то чудом узнала Его! Грудь моя остановилась на вздохе и не могла двигаться дальше. Я смотрел на Него восторженными глазами.
А Он посмотрел на меня взглядом, из которого просто изливалось вселенское спокойствие. В первое мгновение я, с широко раскрытыми зрачками даже отпрянул от неожиданности, так не вязалась моя озлобленность и высокомерие с этим взглядом. Меня слегка затрясло, но вспышка тряски прошла почти мгновенно под этим взглядом. В меня начало переливаться Его теплое спокойствие, наполняя какой-то странной мягкостью и светом все внутри. Даже ноги у меня стали предательски подгибаться. Казалось, что этот взгляд длится вечность. Медленно тихим голосом Он спросил: «Ты и вправду хочешь, чтобы Я снова вернулся?». У меня отнялся язык, и я только смог кивнуть в ответ. «И будешь ждать?» - я с трудом выдавил из себя: «Конечно.» (мне уже сейчас хотелось крикнуть: «Не уходи!»). «Что ж, ты сам выбрал свою судьбу. Ты дождешься здесь, в этом мире, Моего второго пришествия, Агасфер». Я вздрогнул, ибо Он точно назвал мое имя.
Пока мы разговаривали, солдаты выхватили из толпы крепкого мужчину, взвалили на него крест, и процессия двинулась дальше. Он уходил, распрямившись, спокойно и царственно, а я не мог оторвать взгляда от удаляющейся фигуры. С тех пор я жду Его…
Он окончил рассказ. А мы не двигались с места и даже не могли задать вопрос. Казалось, мы все смотрели вслед удаляющейся фигуре ИДУЩЕГО НАВСТРЕЧУ СМЕРТИ.
На улице была уже страшная темень. Он отправил нас по домам, благословив на дорогу: «Да сбережет вас Бог и казненный!».
На следующий день он исчез из нашего города. Больше его не видел никто. Мы еще изредка собирались с ребятами в доме, но не бегали и не кричали там, а только рассказывали друг другу таинственные, иногда страшные истории. Через короткое время заброшенный дом сгорел. Говорили, что его поджег рав Пазель. Очень может быть, что ВСЕ ТАК И БЫЛО…
Колодец-ловушка.
Равви Гелеб сидел у восточной стены прямо напротив заходящего солнца. Меня удивило, что он мог смотреть на него не щурясь. Раз он видел в темноте как кошка, то солнечный свет должен был бы слепить его, но понемногу мы начали привыкать к тому, что обычные мерки для равви Гелеба не всегда подходили. Он смотрел прямо в солнечный свет и к чему-то там приглядывался (к чему можно приглядываться в солнечном свете?). Затем он протянул руку и, казалось, начал что-то как бы доставать прямо из солнечного луча. Наконец он произнес:
Над каменистой Иудейской пустыней висело пыльное знойное красноватое марево. Солнце склонялось к горизонту. По едва заметной дороге шли две фигуры, два мужчины среднего возраста, одеты как обычные иудеи.
Одного зовут Фома, другого Иуда. Они спешат к своему Учителю. Солнце уже близко подошло к горизонту, и потому они торопятся. Сегодня, посылая как обычно на проповедь благой вести своих учеников парами в разные селения, Учитель произнес необычное и тревожное предупреждение. Он сказал, что видел нынешней ночью сатану, как молнию сходящего с небес. Предупредил, что сатана будет охотиться за ними, но сказал, что сделал их невредимыми для ядовитых гадов, которыми кишит пустыня, так что сатана не сможет воспользоваться укусом или жалом этих тварей. Однако предупредил настрого, что если они не успеют вернуться до заката солнца к Нему обратно, то чтобы не вступали в разговор ни с кем посторонним, пока не дойдут до Учителя, ибо сатана может принять обличье человека и попытается соблазнить их своими речами.
- Днем я еще могу уберечь вас на расстоянии от его чар, но после заката, во тьме, его сила возрастает, так что берегитесь, чтобы не быть вам соблазненными обо Мне.
Это предупреждение звучало в ушах апостолов, и потому торопились они, так как место, где их ждал Учитель, было у подножия горы Фавор, а до нее было еще не менее часа пути. До заката же солнца оставалось всего какая-нибудь пара десятков минут.
Жара все еще не спадала и давила своим томлением все вокруг. Несмотря на привычность, оба все же чувствовали жажду, а все припасы воды были уже исчерпаны. На поясе Фомы болтались пустые кожаные меха, а у Иуды висела сума, в которой позвякивали монеты. Приближался праздник кущей. Нужно было приготовить стол и приношение Богу. Иуде удалось сегодня собрать пожертвований втрое больше против обычного. Он был весьма доволен собой. То-то обрадует он Учителя и других учеников. Однако на удовольствие накладывалась гнетущая жажда. Пить! Хотелось пить. Губы ссохлись и потрескались. К горлу подкатил спазм. Глаза сами собой начали искать вокруг источник воды.
Это было похоже на чудо. На склоне каменистого холма он заметил нечто напоминающее колодец. Пригляделся. Точно, колодец!
- Фома, погляди-ка туда. Не колодец ли?
- Похоже. Только какой-то старый. Поди, как заброшенный, давно высох? Ты думаешь там есть вода?
- А вдруг! Всякое бывает. Давай проверим!
- Не стоит. Потерпим. Уже не так долго осталось идти, да и солнце почти у горизонта. Ты помнишь слова Учителя?
- Да, помню я, помню. Но тут же нет никого. Свернем!?
И Иуда уже упрямо шел в сторону от дороги по направлению к колодцу, таща за край одежды Фому. Тот стал отбиваться.
- Смотри, место здесь какое-то… нечистое. Мерзостное. Дрянное.
- Ты вечный упрямец, Фома. Что такого углядел? Место как место.
Они карабкались по склону к заманчивой кладке старого колодца. Но странно, что, несмотря на небольшую высоту (было шагов тридцать вверх, не более), ноги их деревенели с каждым шагом так, как будто они прошли все триста в гору, а то и больше. Наконец они добрались до площадки, на которой стоял колодец, и почти рухнули на землю. Фома сквозь заливающий глаза пот взглянул на старую, убогую, растрескавшуюся кладку колодца, на унылые камни вокруг, на чахлую и пыльную траву, которая кое-где с трудом побивалась сквозь камни, вдохнул тяжелый, знойный застоявшийся воздух, который, буквально, встал у него колом в горле… . Сквозь оседавшую пыль он увидел садящееся знойное багровое солнце. Фома не знал, что почувствовал Иуда, но на него почему-то неожиданно навалилась беспричинная жгучая тоска, ощущение душевной пустоты и безысходности.
- Я же говорю, здесь что-то не так, - задыхаясь, проговорил Фома. – Пойдем-ка отсюда скорее!
- Сейчас, я только все-таки загляну в него – отозвался Иуда. Он поднялся, подошел к краю и почти перевалился через каменную кладку вниз. И тут, о, горе! Его сума тоже перелетела за край, монеты шустрым ручейком вытекли из нее и полетели на дно. Иуда проводил их сначала ничего не понимающим взглядом. Потом глаза его округлились. Там внизу была совершенная темень. Даже трудно представить, как далеко дно. Он тупо посмотрел вниз, вслед монетам, повернулся, сполз к основанию кладки и стал шарить рукой в суме. Не осталось ничего. Он вывернул суму. Потряс. Ничегошеньки! Пусто! Посмотрел на Фому. Тот издали следил за его движеньями и сначала не мог ничего понять. Но когда Иуда поднял на него глаза, то Фома изогнул брови от удивления! Таким Иуду он еще не видел никогда.
Иуда слыл между апостолами самым решительным, бескомпромиссным и твердым духом. Потому ему и доверили сбор пожертвований – знали, он на деньги не соблазнится. Иуда был точен в расчетах, требователен и строг ко всем к другим. Часто он показывал пример выносливости в трудностях их скитальческой жизни. Ни жалоб, ни даже вздохов не позволял он себе.
Но тут Фома увидел в первый раз полную растерянность и даже отчаяние на лице друга. Иуда сидел, нервно сгребая пальцами каменистую пыль, и даже, о Боже, редкие сдавленные рыдания начали вырываться из его груди.
- Все деньги, все деньги – повторял он. - Что я теперь принесу Учителю! Иуда начал плакать, пытаясь вытирать лицо грязными руками, от чего вид у него стал совсем страшным и жалким. Сердце сжалось в груди Фомы. Он тоже чуть не прослезился. Но сдержался и стал утешать Иуду:
- Плюнь! Эка беда! Вставай да пошли скорее. Гнилое место здесь. Я так и чуял какую-то беду!
- Нет! – жутким голосом закричал Иуда. - Их нужно достать! Вернуть! Понимаешь! Вернуть!
- Да брось же! - Фома подошел и стал поднимать друга на ноги. - Пойдем скорее, проклятое здесь место!
- Нет! Нет! Фома, голубчик, помоги мне, ради всего святого. Это же позор! Понимаешь ты, позор! Ну, давай придумаем что-нибудь, а!? Веревку из поясов, ты спустишь меня туда – он тыкал пальцем в сторону колодца – и я все соберу!
- Да ты что!? Какая веревка!? Ты хоть знаешь, какая там глубина!?
- Все равно! Позор! Я это не переживу. Как я буду глядеть в глаза всем вам?!
Фома растерялся. Таким Иуду он не видел раньше никогда. Жалость жгла душу. И особенно его подкупил непредвиденный жест: Иуда обнял ноги Фомы, умоляя его, сделать по-своему.
- Ну, ладно. Давай, но если ничего не получится, то обещай быстрее уйти отсюда.
- Хорошо-хорошо. Давай скорее!
Дрожащими руками кое-как скрепили из поясов, из другого подручного материала веревку. Она оказалась не слишком длинной. Начали спуск. Фома крепко держал один конец, а Иуда, взявшись за другой, осторожно начал снижение. На пятом шаге веревка не выдержала, то ли развязалась, то ли разорвалась, и Иуда с резким шорохом сорвался вниз. Фома только услышал глухой стук. Перевалившись через край, крикнул:
- Ты цел? – Из колодца ударило какой-то резкой застойной вонью.
- Да – послышался после небольшой паузы глухой голос в ответ – немного ушибся. Поищи что-нибудь, чтобы вытащить меня отсюда.
- Хорошо! – Фома почти ринулся в обступавший уже сумрак, так тяжело ему было находиться в этом нечистом месте, хотя и было боязно за друга.
- Поищу колючку или перекати-поле, как-нибудь сплету что-то подходящее – крикнул он на ходу.
На дне колодца Иуда потер ушибленное место. Вроде ничего, легко отделался. Хотя высота, судя по полету, была порядочной. Но грунт был мягким, скорее всего песок. «Беды не ходят по одной!» - подумал Иуда. Внизу, на дне колодца было сравнительно прохладно, но эту маленькую радость перебивал стойкий зловонный запах. Возможно, где-то рядом во тьме находился разлагающийся труп какого-нибудь животного, которое случайно попало сюда и не смогло выбраться. От мысли наткнуться на этот труп Иуда содрогнулся. Стены колодца здесь были на ощупь влажными и какими-то осклизлыми, возможно когда-то здесь и была вода? «Однако мерзостное местечко!». Он стал очень осторожно и брезгливо шарить в темноте, пытаясь найти монеты. На счастье довольно быстро нащупал одну, потом еще одну… Вдруг услышал какое-то отчетливое не то шуршание, не то потрескивание.
- Змея! – Пришла в голову первая мысль. Он отдернул руку, но потом вспомнил, что Учитель сказал им не бояться змей. Однако шуршание продолжалось. Теперь оно доносилось со всех сторон.
- Много змей! – подумал Иуда. Они собираются иногда клубками в старых заброшенных колодцах – прячутся от дневной жары. Он стал медленно поворачивать голову, прислушиваясь. Вдруг руки, которой он опирался о дно, что-то коснулось. Он отдернул ее вновь. Потом протянул во тьму и ощутил стену колодца.
- Постой! Но ведь вроде она была дальше, ведь он же пытался шарить ближе к центру колодца. Снова его отведенной слегка руки что-то коснулось. Ощупал. Это снова была стена. Она приближалась! Приближалась, тихо шурша и потрескивая. И это было со всех сторон!
Ужас объял Иуду. Он понял, что стены колодца медленно и неуклонно стягиваются. Он вскочил и завопил, задрав голову вверх:
- Фома! Фома! Скорее! Помоги! Скорее! Фома! – сверху никто не отзывался.
- Фома! Да что же это! Что делать!?
Иуда попытался вскарабкаться на стену, цепляясь на ощупь мокрыми от пота пальцами за мелкие выступы и трещины. Немного поднялся и сорвался снова на дно. Он почти кинулся на стену, снова и снова повторяя попытки подъема, но каждый раз чуть приподнявшись, срывался. Задыхаясь, хриплым голосом во всю мочь снова позвал он Фому.
Наконец сверху послышались шаги.
- Фома! Да скорее же! Помоги!
Подошедший к колодцу наклонился. Чуть еще сереющий овал верха закрыла чья-то тень. И тут у Иуды дрожь пошла по всему телу! Ему показалось, что его наглухо замуровали, что сверху вовсе не человек, а каменная крышка гроба задвинулась навсегда. Тьма, пришедшая сверху, была ощутимо тяжелой и давила на грудь. Дыханье у него перехватило, как будто кто-то сжал его за горло, началось страшное удушье. Но потом стало почему-то еще страшней, так как ему показалось теперь, что вовсе не крышка нависла сверху, а чье-то страшное лицо с двумя горящими как угли глазами. От них было некуда деться в этом каменном мешке. Он метнулся к стене, но понял, что глаза сверху ВИДЯТ ЕГО И ВИДЯТ ОТЛИЧНО, КУДА БЫ ОН НЕ ПЫТАЛСЯ СКРЫТЬСЯ. Он присел на корточки, закрыл голову руками, закрыл и глаза, сжался от ужаса. Звуки голоса, донесшегося сверху, заставили его содрогнуться:
- Тут есть кто-нибудь?! - Голос был мощным, низким, властным, почти утробным, как рык голодного льва.
Иуда сначала молчал, но молчал не из-за наказа Учителя, о нем он уже забыл от страха. Молчал от ужаса.
- Отвечай же! – прозвучал сверху приказ.
- Добрый человек, у тебя есть веревка? – жалостливым голосом произнес Иуда.
- Сейчас.
Через пару минут ему сбросили веревку, и он с чьей-то сильной помощью быстро оказался наверху. В наступившей уже полутьме Иуда с трудом разглядел своего спасителя. Им оказался человек, похожий на раввина. Да, того самого, что днем дал ему в подаяние целый динарий! Эта монета запомнилась Иуде, так как такую крупную сумму от одного человека, да еще раввина, они получали впервые. Раввины не очень-то жаловали их и обычно не верили их благой вести о приходе в Израиль долгожданного Мессии. А тут раввин не только благосклонно отнесся к их словам, но и дал целый динарий! Рядом с раввином стоял ослик, на котором, видимо, приехал раввин, к боку, как и положено, был приторочен футляр с Торой.
- Я узнал тебя – сказал раввин – ты ходишь с вестью от своего учителя!?
- Да. - Иуда опустил глаза вниз. Голос раввина уже не казался ему жутким, напротив, в нем появились приятные интонации, хотя какая-то подавляющая властность по-прежнему присутствовала. Так повелитель говорит иногда со своим рабом, когда находится в добром расположении духа.
- Что ж похвально, что вы служите добросовестно своему господину. Но почему же вы не хотите послужить Иудее, народу нашему?
- Как же это? – растерянно спросил Иуда.
- Ты слышал о настоящих патриотах нашей земли и веры, о зелотах? – Иуда кивнул в ответ.
- Они собирают тайно оружие и людей для восстания. Рим может уважать только силу – продолжал раввин. – А ваш учитель, ЗАЧЕМ ОН ПРИШЕЛ МЕШАТЬ НАМ? Он только отвлекает народ, все ходит и проповедует о любви, даже о том, чтобы молиться за врагов. Какая чушь! Свернуть им шеи! Вот это дело настоящих мужчин. Разве не обливается твое сердце кровью, разве не закипает в нем праведный гнев, когда ты видишь, как эти римские ублюдки обирают наш народ, рушат наши дома, продают в рабство наших женщин за неуплату налогов?! Разве не содрогаешься ты от крестов, стоящих вдоль дорог, с развешенными на них лучшими людьми народа нашего?! – голос раввина звенел как металл отчетливо и властно.
И Иуде показалось даже, что вовсе не раввин он, а гордый воин, скрывающийся под маской раввина, воин великий и смелый! Гнев и ненависть звучали в словах этого человека с такой завлекающей силой, что сердце Иуды дрогнуло и затрепетало в ответ. Он ощутил исходящую от этого человека волну воинственного духа, пылающей стрелой вонзилась она в сердце Иуды и зажгла жажду мести. Он уже мысленно держал в руке меч и обрушивал его на головы ненавистных римлян. Колоть, рубить со всего плеча, крушить и гнать их, гнать вон, преследовать и убивать, топить в крови! Кровь, кровь римлян захотелось ему увидеть своими глазами. Кровь, текущую рекой. Захотелось увидеть свободный Иерусалим, гордо шествующее иудейское воинство по дорогам беспредельной римской империи и бегущих в страхе от них не только римлян, но всех-всех гоев! Всех без исключения! Они докажут им с кем истинный Бог. Всем докажут!
- С нами Бог Израилев! Мы избраны Богом, чтобы покорить всех гоим! - Раввин протягивал руку в даль, в которой Иуде показалось видимым зарево мирового пожара и заря победы над Иудеей!
- Пока твой учитель в безопасности, пока ему не угрожают со стороны римлян суровые меры, он будет ходить и слюнтяйничать, сюсюкать о любви. Он очнется только тогда, когда ему самому будет угрожать римская казнь. И ты поможешь ему очнуться, Иуда!
Иуда тогда даже не подумал, откуда этот человек знает его имя, ему казалось, что этот великий пророк может знать все, такой сильной и праведной ощутил он его проповедь.
- Ты понял меня, Иуда?
Иуда кивнул в ответ. Он с юности был наполнен мечтой о свержении римского владычества. Грядущий Мессия представлялся тогда ему не иначе, как великий воин, непобедимый царь иудейский, который уполномочен самим Всевышним, чтобы возглавить победоносное шествие иудеев по миру, чтобы свершить покорение всех народов и приведение их железной рукой к истинной вере! Иуда готовил себя к борьбе, к воинским подвигам, к войне, жестокой, но праведной! Когда он встретил Учителя, то под обаянием Его личности и творимых Им чудес, воинственный пыл в душе Иуды почти угас. И он перестал понимать, как же это свершится то, что обещано священными писаниями с приходом Мессии. Как установится во всем мире истинная вера, мир и порядок? Он преклонялся перед Учителем, но все же какие-то смутные сомнения терзали его ум и душу, слишком уж мягок был Учитель, слишком уповал Он на любовь, доброту и свет. А ведь большинство людей понимают только право сильного. Сколько раз он видел, как над Учителем смеялись, как открыто хулили Его и даже пытались расправиться, но Тот не отвечал немедленным мщением, хотя с Его способностями к чудесам мог бы стереть их в порошок. Сердце Иуды закипало ненавистью к этой толпе, к черни, хулящей Учителя. Ему не раз хотелось сказать: «Что же ты, Учитель? Покажи им свою силу! Поставь этих святотатцев на место!» Теперь он понял окончательно, что Учитель заблуждается в своих путях, что любовью и добротой поставленных целей не достичь и людей этих не исправить. Он знал теперь, как переубедить Учителя. Этот замечательный раввин, больше похожий на пророка, помог Иуде понять все окончательно. Раввин протянул ему ладонь.
- Тогда вот тебе монета, на ней есть тайный знак. Когда попадешь в Капернаум, найди лавку сапожника. Там покажи эту монету, и тебя сведут с зелотами. А когда твоему учителю понадобится их помощь, ты первый сведешь его с ними. – на ладони лежала небольшая монета, - храни ее в тайне ото всех! Особенно от вашего учителя! Пока ему не положено все знать.
Иуда зажал монету в кулак. Теперь ему показалось, что наконец-то у него открылись глаза! Он знает, как действовать дальше!
Раввин сел на ослика и растворился во тьме.
Несколько мгновений спустя с другой стороны из тьмы послышались шаги. Вернулся Фома.
- Как ты уже наверху?! Как тебе удалось?
- Да я…, знаешь, это…, эти… стены у колодца там внутри такие неровные. Я кое-как, но, слава Богу, вскарабкался.
- Мне показалось, что ты только что разговаривал с кем-то?
- Я…? Да…нет. Просто я вслух помолился за избавление.
- А? Ну, тогда скорее пойдем к Учителю! Нас, поди, уже заждались!
У подножья горы Фавор горел костер. Вокруг кучно сидели люди. Когда Иуда и Фома были уже в пределах слышимости шагов, кто-то из людей поднял руку, чтобы прекратить разговор. Фома нетерпеливо крикнул издали:
- Мы здесь!
- Хвала Всевышнему, - послышалось в ответ – Мы уже тут не знали, что и подумать!
- Что случилось?
- Попали в небольшое приключение – ответил Фома. Он скосился на Иуду. Было видно, что тому неприятно будет рассказывать обо всем.
- Вы говорили с кем-нибудь после заката? – спросил вставший от костра Учитель.
- Нет! - честно выпалил Фома.
Учитель подошел ближе. Он смотрел прямо в глаза Иуде. Сначала Иуда даже хотел отвести взгляд, но зажатая в ладони монета жгла руку и сердце, пробуждая в нем упрямое желание, стоять на своем. Они несколько секунд молча смотрели в глаза друг другу. Наконец Иуда произнес:
- Мы никого не видели после заката, равви! – а в глазах его горел незнакомый Иисусу гордый и злой огонь. Учитель отвел свой взгляд, и тайная тревожная дума появилась в Его сердце.
Равви Гелеб тоже опустил глаза. Похоже было, что такая же тайная и тяжелая дума была и на его сердце.
- Кто такие эти люди?! Кто их учитель?! - начали осторожно спрашивать мы – Что Вас так расстроило, равви Гелеб?
- Как это стены колодца могли сжиматься?
- Это было темное наваждение, это, думаю, показалось Иуде от страха – ответил он.
- Как это наваждение?
- Можно навести на человека мысль или состояние, так, что он этого не заметит, но будет думать, что это так и есть на самом деле.
- Вы говорили о Мессии, но ведь он еще не приходил?!
Гелеб не отвечал. Потом он сказал, почти как обычно.
- Уже поздно, дети. Идите по домам. И подумайте о том, как часто мы, желая лучшего ближним, роем им яму.
У костра.
Когда погода бывала хорошей, и снега уже не было, равви Гелеб иногда выводил нас из своего домика в соседний лесок. Там был небольшой открытый холм с красивой и пряно пахнущей луговой травой. На нем мы разводили костер. Сам процесс зажигания костра мы всегда ждали как чуда, потому что рав Гелеб всегда устраивал нам это маленькое чудо. Напомню, что спичек он не держал. У нас так же часто не было с собой спичек, но в них и не нуждался Гелеб. Он брал самую сухую веточку, нежно зажимал ее между ладоней, поднимал их к небу и читал на каком-то древнем языке завораживающую короткую молитву. Я запомнил первые слова, по-моему, довольно хорошо и потом, уже когда стал взрослым, пытался их перевести с помощью знакомых и словарей. Получилось нечто вроде: Да святится Имя Твое! При этих словах между ладонями равви Гелеба возникал ярко светящийся шарик, от которого через несколько секунд занималась веточка. Но загоралась она не сразу, а только тогда, когда он заканчивал молитву и разводил ладони. Он клал веточку на уже приготовленное костровище, и от нее загорался веселый теплый огонь. Он озарял наши детские лица, на которых был написан восторг. Ах! До сих пор ничего сравнимого с этим трепетным переживанием я в жизни не испытывал, разве только любовь, да восторг от собственных научных озарений…
В тот раз он снова вывел нас к костру. И когда он зажег огонь чудесным способом, то неожиданно для нас всех из-за деревьев на поляну буквально выскочил раввин Пазель. Он сразу начал кричать:
- Что вы все здесь делаете! Идите домой! Вас родители давно ждут! А ты! А тебя…! – У него явно не хватало слов для обращения к равви Гелебу:
- Ай, ата озер шель Азазель ата*! – вдруг выпалил он на древнем языке, который использовался только в богослужениях. Мы, конечно, не знали самого языка, но поняли, что речь идет на нем.
- Ле несахсэх кан, ешь по еладим**! – неожиданно для нас (и еще неожиданней для раввина Пазеля) совершенно спокойно ответил на том же языке Гелеб. Раввин Пазель остолбенел, побледнел, и только водил рукой по воздуху, пытаясь что-то сказать.
- Ле кедай леhашмиа стам эт hа-шем шель Азазель (кмо hа-шем шель Адонай) ле мишем ше зе кадош, эла ше ле исмах hу паам носефет***. – Еще спокойнее и тише произнес, обращаясь к раввину Пазелю Гелеб. У того даже передернуло лицо от злости. Под пристальным взглядом Гелеба он не мог долго стоять здесь у костра.
- Ай, ата озер шель Азазель ата*! – снова выкрикнул Пазель и скрылся в темноте.
Кто-то из нас засмеялся, но равви Гелеб поднял руку и сказал:
- Дети, никогда не смейтесь над старшими, тем более учителями, даже если вам кажется, что они не правы. – Он сказал это, никак не аргументируя свое утверждение, но нам почему-то и так стало стыдно за наш дурацкий смех.
И он начал новую сказку.
У костра, у подножия горы Фавор сидел Учитель и его ученики. Последними вернулись Фома и Иуда. После разговора с Иудой Учитель несколько помрачнел. Все сразу заметили это. Сначала держалась тягостная пауза. Но потом по привычке ученики стали задавать вопросы Учителю. Первым решился Петр:
- Позавчера, Учитель, когда мы проходили через поле с овсом и были очень голодны, Ты велел срывать колосья и, растирая их от шелухи, есть зерна.
- Так – кивнул Учитель.
- Но ведь была суббота и один благочестивый фарисей, который все это видел, попенял нам за нарушение заповеди Господней. Ведь в законе сказано: чти святую субботу. А ведь это слово Божье?
- Слово Божье – чуть раздосадовано повторил Учитель. – Верно ты говоришь. Святые писания были написаны Моисеем и пророками, вдохновляемыми свыше. Многие раввины и фарисеи, указывая на футляр с Торой, говорят, здесь вся Мудрость, здесь слово Божье! – Он снова сделал паузу и Петр успел вставить:
- А разве не так?!
- Так-то оно так, да не совсем. – Он взял в руки футляр с Торой. – Здесь мудрость? – спросил он, постучав пальцем по футляру. Ученики согласно закивали.
- А здесь что!? – спросил он, постучав пальцем по лбу.
- Голова! – выпалил Петр.
- А если нет мудрости в голове то, что вам мудрость, которая в Торе? – апостолы переглянулись.
- Дайте Тору безумцу или темному неграмотному язычнику, прибавится у них мудрости от того, что они будут везде носить с собой футляр?
- Нет! – не сговариваясь, дружно ответили сразу несколько человек, сидящих у костра.
- Вот и получается, что мудрость в Торе, как богатство в прочно закрытом сундуке, а ключик вот он где. – Учитель снова прикоснулся ко лбу и к сердцу. – Нет ключика, нет пользы от богатства.
Апостолы изумились простоте и мудрости ответа. Так было уже не первый раз.
- Мертво богатство и мертво слово Божье без оживляющей силы человеческого разума и сердца. Вы же все время уповаете на это мертвое слово, тогда как с вами рядом живое Слово Божье. Вы же не пользуете Им ни мало, а все копаетесь ключиком в скважине от сундука, да не всегда он вам открывается!
Установилась долгая пауза. Было видно, что сравнение про живое Слово Божье, сказанное Учителем, так и не дошло до учеников.
- Поздно уже, надо поспать, - сказал Учитель – а то завтра праздник кущей, и встать нужно будет пораньше.
Впрочем, слова учителя застали уже некоторых из апостолов мирно дремлющими у теплоты угасающего костра. Постепенно заснули все. Только один ученик, из очень молодых, самый пытливый и ненасытный до знаний, по имени Иоанн, не заснул. Он видел, что Сам Учитель не собирается спать, он видел, что Его тревожит нечто таинственное, скрытое. Учитель немного отошел от костра и начал молитву. Иоанн встал в стороне. Он почти тут же впал в какое-то полуоцепенение. И тут ему показалось (?) или на самом деле стало видно, что над учителем зажглось небольшое светлое облако. В этом облаке увидел Иоанн призрак города-крепости. Двенадцать прочных сторожевых башен насчитал он у стен, окружавших город, двенадцать прочных форпостов отпора врагу. А враг осаждал город со всех сторон, но не мог прорваться внутрь, бессильно расшибались волны вражеских атак о стены и башни неприступного города. И вдруг одна из башен зашаталась, словно мутная волна пробежала по ней. Рухнула башня и часть стены с ней. И ворвался неприятель в город, разрушая все на своем пути. И ворвался враг в храм и святая святых города сего, осквернил и разграбил ее. На этом видение исчезло, сменившись другим. Увидел Иоанн двенадцать прекрасных звезд, кругом стоявших на небе, а внутри них свет как от Солнца и Луны вместе. И тьма бушевала вокруг двенадцати звезд, пытаясь прорваться и загасить свет внутри, но не давали ей звезды сделать это. Вдруг одна из звезд предательски замерцала и погасла. И ворвалась тьма внутрь и погасила свет. На этом и это видение исчезло, но появилось новое. Вот двенадцать ясных соколов кружат вокруг белого голубка, распластав крылья и закрывая его от коршунов, черных как смоль, что кружат снаружи и хотят разорвать голубка. Но соколы на страже не дают им растерзать белую птицу. И вот один из соколов пал. И ворвались в круг коршуны и схватили белого голубя, и понесли на расправу. На сем видения исчезли, а Учитель прекратил молитву. Он почувствовал, что за Ним из темноты кто-то следит.
- А, это ты, Иоанн!?
- Я, Равви!
- У тебя опять вопрос?
Так уже повелось давно, что когда все апостолы уже засыпали, утомившись от дневных дел и осоловев от беседы, молодой Иоанн оставался бодрствующим и подступал к Учителю со своими вопросами. Учителю очень нравилась эта ненасытная жажда знаний и общения, обнаружившаяся у Иоанна. Он охотно отвечал на его многочисленные часто наивные вопросы, но получалось, что Иоанн узнавал от Учителя больше других апостолов и продвинулся в своем развитии дальше других. Учитель нередко наедине даже называл его любимым учеником.
- О чем ты хочешь узнать? Спрашивай!
- Равви, я хочу побольше узнать о живом Слове Божьем, про которое Ты сегодня нам рассказывал. Я правильно понял, что Ты и есть живое Слово Божье?
- Верно! Молодец!
- И, значит, нам не нужно постоянно думать, что по поводу того или иного случая сказано в писаниях, ведь Ты нам и так все вернее растолкуешь?
- Правильно. Хотя думать самому никогда не вредно.
- И все-таки я не очень пойму. Как это ты Слово Божье? Вот человек скажет слово, и рассеется оно по ветру, лишь иногда вернется на мгновение эхом и тут же растает.
- Это у человека. У Бога же всякое Слово есть живое существо, творческое и вечное. И все вы сотворены Словом, и все во вселенной, что стало когда-то и становится сейчас, появилось только через творческое Слово Божье.
- Ну, как же так! – не унимался Иоанн. А мы, что же не способны творить словом?! Раз мы созданы по образу и подобию Божьему?
- До грехопадения люди были способны, так же как Отец наш небесный, творить словом всякое дело, всякую вещь и явление. Но теперь на время люди лишены этого, пока не очистятся все от греха.
- А Ты, Равви, можешь творить словом?
- Могу!
- Покажи!
- Хорошо, только дай мне свое слово, что пока никому об этом не расскажешь, но расскажешь, когда придет время!
- Какое время?
- Сам узнаешь! – с этими словами Учитель набрал горсть песка в руку, плюнул в нее, немного растер пальцем и произнес над брением какое-то слово на непонятном Иоанну языке. Песок на руке начал раздувать в светлеющий шар, потом в его центре что-то треснуло и вспыхнуло. Учитель поднес развернутую ладонь прямо к носу любопытного Иоанна. На ней красовался драгоценный камень, величины с самый большой рыбий глаз, который когда-либо видел Иоанн. В лунном свете камень играл теплыми, мягкими красками и был восхитительно красив. Иоанн невольно протянул к нему руку.
- Возьми его себе. Он тебе еще пригодится.
- Вот это да! – Иоанн сиял от счастья как ребенок. Ему хотелось еще чудес, но он не решался больше просить у Учителя.
- А еще, Учитель, видения… - он не успел окончить вопрос, как Учитель поднял руку в знак молчания.
- Об этом узнаешь завтра. – Он почему-то помрачнел. – А пока иди. Поспи хоть немного.
- А ты, Учитель?!
- Мне нужно еще помолится.
Равви Гелеб закончил рассказ.
Ребетня начала засыпать его вопросами:
- А вы можете творить словом, равви Гелеб!?
- Нет, ребята!
- А огонь! Вы же как-то создаете его?
- Так это не я сам, а по моей просьбе…, по молитве.
- А нас вы можете научить этой молитве?
- Научить-то можно! Да здесь не только слова знать нужно. Здесь нужно включится в сотворчество.
- Во что! – мы явно не совсем поняли последнее слово.
- Почти все, что творится здесь, творится не просто Богом, но совместно Богом и человеком. Потому Богу и нужны здесь верные Ему люди, праведники, пророки. Таким был и Моисей, и брат его Аарон. Потому через них и смог сотворить Бог множество чудес для нашего народа. Ну, о них вы, верно, хорошо знаете?
- Знаем! – закивали мы головами. – Нам равви Пазель рассказывал.
- Ну, вот, а вы позволили себе сегодня смеяться над ним. Кто бы без раввинов и других учителей помогал нашему народу сохранять память о нашей истории и милости Божьей к нам? Кто бы помогал хранить нашу веру?
Нам было удивительно, что рав Гелеб так хорошо говорит нам о Пазеле. Ведь рав Пазель просто ненавидел его. От этого обаяние равви Гелеба в наших глазах только усилилось. После мы и сами перестали тайком смеяться над Пазелем (но вообще-то, честно говоря, нам он не очень нравился), хотя раньше мы, грешным делом, любили потравить кого-нибудь, если он становился предметом всеобщих насмешек и презрения.
- Ну, а что Вы еще умеете, чудесного? – Оська задал смелый вопрос. Мне стало немножко стыдно за Оську. Подавай ему чудеса. Нам ведь и так хорошо было с равви Гелебом. Никто не умел так увлечь нас своими рассказами. Разговаривать с ним было наслаждением. Он держался с нами просто и уважительно, но мы никогда бы не почувствовали себя с ним запанибрата. Он был чем-то загадочным, пришельцем из какого-то другого мира, о котором мы могли только мечтать и догадываться.
- Что чудесного я умею? Да я в жизни и научился только одному ремеслу: рассказывать байки да притчи.
Конечно, равви Гелеб, явно преуменьшал свои способности, но нам, любопытным детям, у которых не было тогда еще современных информационных возможностей, которые жили в глухом провинциальном городишке, затерянном на краю большой и бестолковой империи, и этого было предостаточно. Он был нашим окном в огромный, бездонный мир, таинственный и величественный.
- А что это…, как это: мир сотворенный словом Божьим? – я впервые за все время решился задать ему вопрос.
Он внимательно посмотрел на меня.
- Ты, Мойше, вырастешь, поступишь в университет (я даже не сразу запомнил то слово, которое сказал мне тогда рав Гелеб), будешь ученым. Будешь физиком. (И это загадочное слово поразило меня.) И ты узнаешь точно, как это Словом была сотворена вселенная и откроешь это людям.
Когда он говорил эти слова, я почувствовал легкую дрожь в теле, но не от страха, не от ужаса, ничего такого я не чувствовал. Просто эти слова Гелеба прозвучали ЧЕРЕЗ меня как пророчество, пронизали меня. Мне показалось, что кто-то открыл мне глаза на далекое-далекое будущее, которое теперь я не мог даже чуточку предчувствовать.
Рав Гелеб как-то точно уловил, произошедшее со мной.
- Вибрации, так на ученом языке, дети, называются небольшие, но ощутимые колебания. Вся вселенная заполнена вибрациями. Все, что мы знаем и видим, есть вибрации, их совокупность и наложение и создает для нас видимую и ощутимую картину мира. Исходные вибрации создает Господь Бог, а остальные – сотворенные им существа. Ведь и слово состоит из вибраций.
- Как это?
- А вот приложи ухо к моей груди, когда я говорю.
Я не сразу осмелился подойти поближе, но рав Гелеб улыбался широко и открыто. Я не почувствовал за этой улыбкой никакого подвоха и подошел. Приложив ухо к его груди, прислушался. Рав Гелеб красивым низким голосом пропел: «А-а-а-а!». И я вправду ощутил, как вибрирует его грудь.
- Ну, что? Почувствовал?
- Да! Как интересно!
- Учись, Мойше, и узнаешь еще больше. Узнаешь и обязательно откроешь не только себе, но и миру.
В этот раз, уходя домой, я уносился думой в далекое, туманное, заманчивое и немного страшное будущее. «Физика» - почему-то это новое слово ласкало мне слух, как загадочное заклинание счастья.
* Ах, ты помощник дьявола!
** Не будем ссориться при детях.
*** Не нужно поминать имя дьявола всуе, как и имя Господне, не потому что оно священно, но чтобы лишний раз не радовать его.
Скачать электронную книгу в форматах epub, fb2, pdf
Написать отзыв автору - Сергей Брисюк в ВК