Марьям апа. Душа
Марианна Валишева
Җан
(рассказ)
День начался с того, что у Ильданы умерла бабушка.
– Ты уж не приезжай, доченька, зачем тебе её мёртвую видеть… – плакала в трубку мать. – У тебя сессия, потом догонять придётся… А мы уж её похороним, все молитвы прочитаем, всё, как полагается… Потом на могилу придёшь, не обидится она на тебя…
Ильдана, прижимая телефонную трубку к уху, слушала горестные всхлипывания матери и, как наяву, видела её, присевшую на краешек тумбочки около телефона, вытирающую слезы концом головного платка…
– Хорошо, мама, я приеду, когда смогу. Не плачь, пожалуйста, – тихо сказала она и аккуратно положила трубку на телефонный аппарат.
Из спальни послышался скрип кровати, шарканье, и в тесную прихожую, где стояла возле телефона девушка, вышла хозяйка квартиры, в которой Ильдана жила вот уже два года, с тех самых пор, как приехала из районного центра и начала учиться в университете. Ильдана смотрела на сухонькую старушку в длинном ночном платье, мягких чувяках, похожую и непохожую на её теперь покойную бабушку. Девушку постепенно охватывало незнакомое ей прежде мучительное чувство: она начинала осознавать утрату.
– Ни булды, кызым? Әллә берәр начар хәбәр алдыңмы? (Что случилось, доченька? Плохое известие получила?) – старушка убрала за спину седую косичку, бывшую когда-то толстой черной косой.
– Дәү әнием үлде, Мәрьям апа. Гафу итегез, йокыгызны бүлдем (У меня бабушка умерла, Марьям апа. Извините, что разбудила), – ответила Ильдана и проскочила в свою комнату.
Завтракать Ильдана не стала, быстро собралась и убежала в университет. Лекции слушала как сквозь тонкую стеклянную стену, хотя воспринимала почему-то чётче и яснее, чем обычно. Идти на обед со всей группой ей не хотелось. Ильдана вышла на свежий воздух и села на лавочку. Она не могла разобраться в своих чувствах, а стандартные утешения сокурсников вызывали у неё скорее раздражение. Никто не сказал ей тех слов, которые остановили бы калейдоскоп мыслей, чувств и вернули бы мир на место.
На последнюю пару она не осталась, забыла попрощаться с подругами, вышла из университета и двинулась прямо по улице куда глаза глядят. Ильдану всё больше охватывало напряженно-отрешенное состояние, гнавшее её с одной улицы на другую, дальше и дальше. Она ходила по старой Казани, заглядывала в окна деревянных домов с потемневшими резными наличниками, останавливалась у обшарпанных подъездов пятиэтажных хрущёвок, оборачивалась вслед прохожим, как будто искала то, что сейчас ей было жизненно необходимо. Есть и пить она не хотела, усталости не чувствовала, ощущая иной голод.
В какой-то момент она остановилась неподалеку от мечети и долго рассматривала невысокий стройный минарет, окольцованный ажурным балконом. Ей нравилось слегка приземистое белое здание с круглыми цветными окошками. Похожий на зеленую зефирину купол был приятен глазу. Ильдана сначала разглядывала мечеть через улицу, потом подошла ближе.
Мимо неё двигались люди, из двери мечети выскакивали озабоченные парни в тюбетейках, внутрь заходили солидные мужчины и уважающие себя старики, в заднюю дверь – женщины в платках и длинных юбках.
Из динамика на минарете послышалось покашливание, шуршание страниц, и Ильдана услышала: “Алла-аху акбар! Алла-аху акбар! Аллаху акбар-ул-Лаху акбар!” (Аллах велик! (араб.)) Старик-муадзин пел негромко, но Ильдану словно ударило волной – звуковой и какой-то ещё, определить она не могла.
– Ашхаду аль ля иляха илля-л-Лаах! Ашхаду аль ля иляха илля-л-Лаах! (Свидетельствую, что нет божества кроме Аллаха! (араб.))
Ильдана ощущала себя стоящей на пути потока, изливающегося с минарета.
– Ашхаду анна Мухаммадар-расулю-л-Лаах! Ашхаду анна Мухаммадар-расулю-л-Лаах! (Свидетельствую, что Мухаммад посланник Аллаха! (араб.))
Поток проходил сквозь неё, оставляя тепло в груди и покалывание в кончиках пальцев.
– Хаййя аляс-салях, Хаййя аляль-фалях!! (Спешите к Молитве! Спешите к Спасению! (араб.))
Ильдана затопталась на месте, не решаясь войти в мечеть и не решаясь уйти.
– Аллаху акбар-ул-Лаху акбар. Ля иляха илля-л-Лааах! (Аллах велик! Нет божества кроме Аллаха! (араб.))
С последним звуком девушка повернулась и вошла в лавку при мечети.
Она не заметила пёстрого развала платков, шарфов и шалей, ярких и скромных платьев, вышитых жилетов, связок разноцветных четок и браслетов. Её рука сразу потянулась к аккуратному зеленому тому Корана. Ильдана задумчиво погладила обложку и тут же услышала:
– Подождите, апа [Уважительное обращение к женщине у тюркских народов], подождите! – К ней из глубины лавки, путаясь в длинных юбках, пробирались две молоденькие продавщицы.
– Вам, наверное, нельзя Коран трогать! – они подошли к Ильдане, встревоженно заглядывая в глаза: – Вы же тахарат, омовение, не совершали, вам нельзя Коран в руки брать!
Ильдана замерла в растерянности, а девушки протягивали руки к книге, торопя и подталкивая к двери:
– Извините, апа, сейчас намаз начинается, мы опоздать можем!
Ильдана сунула им в руки Коран, выскочила из лавки и торопливо пошла прочь от мечети. Было ощущение, что её оттолкнули от источника, из которого она хотела напиться.
Домой Ильдана пришла уже в темноте. Встревоженная хозяйка открыла дверь:
– И-ии, балам, ни эшләп йөрисең! Ашамыйче, эчмиче... (Ну где же ты ходишь!! Не евши, не пивши…)
Она помогла ей раздеться, потом повела обессиленную девушку в ванную.
– Әйдәле, битеңне-кулыңны юале, югыйсә кем генә үзеңә карамагандыр, кем белән генә сөйләшмәгәнсеңдер (Давай-ка, руки-лицо сполосни, а то кто только на тебя не смотрел, с кем ты только не разговаривала).
Потом на кухню:
– Бер чынаяк чәй эчеп җибәрәле, әнә пәрәмәчләрдән авыз ит (Чашку чая выпей, перемячей [Круглый жареный пирожок с мясным фаршем] поешь).
Ильдана выпила две чашки чаю, съела три горячих сочных перемяча и явственно почувствовала, как покидает её напряжение, просто вытекая из её тела, как поток.
– Хаерле булсын, җиргә китсен, кешегә калмасын (Пусть к добру будет, пусть в землю уходит, к человеку не перейдёт), – одобрительно кивнула головой Марьям апа, оторвавшись на секунду от глубокой сковордки, в которой жарила очередную порцию перемячей.
Ильдана хотела что-то сказать и заплакала.
Ей было мучительно жалко и себя, и весь мир потому, что теперь в нём не будет бабушки, не будет её тихого разговора, её торопливой шаркающей походки и её ладони, гладящей Ильдану по голове. Она уже не наденет то нарядное национальное платье, которое Ильдана купила, но не успела ей привезти. Вспомнив о платье, Ильдана зарыдала еще горше. Марьям апа подсунула ей тастымал [Небольшое полотенце, обычно кухонное], приговаривая:
– Монысы да хаерлегә булсын. Күз яшендә зарар юк (И это пусть к добру будет. В слезах вреда нет).
Потом она увела девушку в комнату и как ребенка уложила в постель:
– Йокыңны туйдырале. Бәлки әбиең төшеңә керер (Давай-ка, поспи. Может, бабушка тебе приснится).
И Ильдана заснула.
...Спала она, как ни странно, крепко и утром вышла на кухню слегка смущенная, но с желанием поговорить. Марьям апа встретила её свежезаваренным чаем и блюдом разогретых в духовке перемячей и кабартма [Жареные в масле татарские национальные пончики без начинки]. Поставила варенье, мёд, масло, налила себе чашку чая и села напротив.
– Йокың тыныч булдымы, балам (Хорошо спала, дочка)? – хозяйка отхлебнула горячего чая и поставила чашку на блюдце.
Ильдана кивнула, не отрываясь от перемяча.
– Төшләреңдә нәрсә күрдең (А во сне что видела)?
Ильдана отложила перемяч и подняла горящие глаза на аккуратную старушку в фартуке и платке, повязанном по-татарски.
– Нәрсәдер күрдем (Что-то видела), апа, но дәү әниемне (бабушку)не видела, – сбиваясь на русский, взволнованно сказала она.
Старушка устроилась поудобнее:
– Әйдәле, сөйләп бирәле (Ну давай, рассказывай).
– Мне снилось, что я иду по деревенской улице с мамой. Думаю, это была мама, хотя она какая-то не такая… Она там уже живет, и теперь я тоже присматриваю дом. Зима, ветер, метель, ночь. Ходили, ходили и нашли крытую улицу: по левую сторону дома, по правую сараи, и всё под крышей. Я думаю: вот где мне бы надо дом – ветра нет, тепло, уютно... Ощущение, что всё в моей жизни поменялось, но я нашла место, где мне будет хорошо… – Ильдана перевела дыхание и продолжила: – Несколько домов я там посмотрела, один понравился – хозяева его заново отделали, собираются то ли продавать, то ли отдавать. В тот момент, когда я этот дом осматривала, они сидели кружком, то ли перекусывали, то ли отдыхали. И так оглянулись на меня через плечо, не прерывая занятия, как будто приглашали…
Ильдана, забыв вдохнуть, ждала, что скажет её хозяйка. А та, как ни в чем не бывало, прихлебывала чай. Потом махнула ладошкой:
– Борчылма, хәлләре әйбәт икән (Не переживай, все у неё хорошо).
– Так это не обо мне сон??
– Синең белән дөнья бетәр дисеңме? – собеседница обмакнула кабартму в варенье. – Әбиең шулай сиңа хәбәр бирә (Думаешь, на тебе свет клином сошёлся? Это тебе твоя бабушка кое-что сообщила).
– И это не моя мама там была?
– Юк инде, исән-имин кеше анда буламени (Да нет же, что там живому человеку делать)?
Ильдана помолчала, задумчиво дожёвывая остывший перемяч. Потом спросила, не заметив, что опять перешла на татарский:
– Димәк, мин аның күзләре белән караган булып чыгаммыни? Марьям апа, ул бит инде үлде! (Так что же получается, я её глазами смотрела? Марьям апа, она ведь умерла!)
– Үлсә ни? Тәне юкка чыкты, җаны исән (Ну и что, что умерла? Это тело её умерло, а душа жива).
– Бармы соң ул җан? Кайда күреп була аны (А есть вообще эта душа? Где её можно увидеть)? – Ильдана неловко толкнула свою чашку, разлила чай и кинулась за тряпкой.
– Мәчеткә кергәнең бармы соң (А в мечеть ходить не пробовала)?
– Эчкә кермәдем (Я внутрь не заходила), – Ильдана пересказала своё вчерашнее приключение: – Я уж испугалась, что они меня проверять будут, знаю ли я молитвы и сколько раз в день умываюсь.
– И-и, балам, алар язылган сүзләрне генә беләләр, Алла белән сөйләшмиләр (Деточка, они же знают только то, что в книгах написано, а с Аллахом они не разговаривают).
– Язылган сүз – это Коран и сунна?
– Мөхәммәт пәйгәмбәр акыллы кеше булган, ул Коръәнне хәзерге вакытта әйтеп торса, биш вакыт намаз һәм хаҗ урынына башка нәрсәләр уйлап чыгарыр иде әле (Пророк Мухаммад был умным человеком, если бы он Коран сейчас диктовал, в нём вместо пятикратного намаза и хаджа что-нибудь другое было бы).
Ильдана торопливо припомнила всё, что знала о становлении ислама, о личности Муххаммада. Перед её глазами возникла разгоряченная толпа мужчин в бурнусах и чалмах на пыльной жаркой площади – и фигура человека в черной чалме и длинной белой одежде, который что-то им говорил.
– Да... – сказала наконец Ильдана, просмотрев еще несколько картинок, возникших у неё в голове, – курайшиты-то веками были многобожниками и идолопоклонниками. Ему, Мухаммаду то есть, очень многое преодолевать и перестраивать пришлось. Не мог же он народу сказать: забудьте всё, что вы и ваши предки знали и делали раньше. С сегодняшнего дня не будет ни священников, ни обрядов, ни святых мест и предметов. Поклоняться никому не будем, зато каждый может сам в любом месте и в любое время обращаться к Аллаху Единому и Милосердному и получать ответ. Они бы не поняли, о чём он говорит.
– Намаз да, хаҗ да шуңа күрә кертелгән – кешеләрне күнектерергә дип, – Марьям апа одобрительно посмотрела на Ильдану, – әммә безнең кеше, Алланы онытып, шул нәрсәләргә генә күнеккән. Намазга басмасаң, син динле кеше түгел, икән. Әйтерсең, намаздан башка Алла белән сөйләшеп булмый (И намаз, и хадж он ввел для того, чтобы люди привыкли. Ну, люди к этому привыкли, а Аллаха позабыли. Если ты намаз не читаешь, значит, ты и неверующий. Как будто с Аллахом без намаза говорить нельзя)?
– Ну правильно, – комментировала Ильдана очередную картинку, возникающую словно на её личном мониторе, – все эти хиджабы и абайи нужны были для того, чтобы защититься от климата пустыни. Возбуждать в мужчинах низменные инстинкты можно и в парандже. Это от женщины зависит, не от одежды.
– Коръәндә бөтен нәрсә әйтелгән, укый белергә генә кирәк. Әммә китапны ятлаган кеше мәгънәсен сизми. Мөселманнар христианнар шикелле сорыйлар Алланың барына ышанасыңмы, дип (В Коране же всё сказано, только читать надо. Но тот, кто книгу наизусть учит, смысла не понимает. Мусульмане сейчас прямо как христиане спрашивают: “Ты в Аллаха веришь?”).
– Веришь ли ты в Бога? А как?..
– Балам, динле кеше:“Аллага ышанасыңмы”, – дип сорый (Дочка, истинно верующий спрашивает: “Веришь ли ты Аллаху)?
– Веришь ли ты Богу… – испытывая легкое потрясение, перевела Ильдана. Ей казалось, что калейдоскоп, в котором, как цветные осколки стекла, крутились её мысли и чувства, замер, сложившись в четкую мозаичную картину. В этой картине, как в не до конца собранном паззле, не хватало пока многих фрагментов, но Ильдана чувствовала, что она верит Богу, ощущает его присутствие во всем и знает, что Бог слышит её и ночью, и днём, и в трамвае, и в мечети, и отвечает на её молитвы событиями в окружающей её жизни – надо только понять.
Марьям апа с ласковой усмешкой тронула её за руку, сказала:
– Өстәлне җыештырале. Аннары университетыңа барып килерсең дә тагы әбиең турында сөйләшербез (Давай-ка, со стола убери. Потом сходишь в университет, и, может, ещё о твоей бабушке поговорим).
В университет Ильдана не пошла, а отправилась бродить по городу. Но не как вчера – отчаянно отыскивая то, не зная что. Сегодня она с удовольствием рассматривала дома, заглядывала в лица прохожим – ощущая, что мир повернулся к ней другой стороной. Стараясь удержать ощущение контакта, так ясно проявившееся у неё во время разговора с Марьям апой, предчувствие которого и заставляло её метаться в поисках. В ушах звучали слова, которые сказала на прощанье Марьям апа: “Не ликуй, Аллах не любит ликующих”. Но она всё равно ликовала. Ликовала оттого, что перестала быть пылинкой, которая носится в бессмысленных жизненных вихрях, стала частью разумного упорядоченного мира, в котором будет только то, что пожелает Аллах, и не будет того, чего он не хочет. Оттого, что понимала: её бабушка прошла свой жизненный путь, и окончание его было наилучшим для неё, и наилучшим для окружающего мира. Оттого, что поняла – душа есть, и даже если тело умирает, душа живет. Она верила, что Аллах простит ей ликование.
Ильдана пришла домой, помогла Марьям апе раскатать лапшу и сделать треугольники. К чаю она выставила на стол коробку талкышкәләвә [Татарский национальный десерт из муки, топленого масла и мёда], которую они обе любили.
– Син нишләп дәшмиче утрасың, сорауларың беттемени (А чего это ты молчишь, никак вопросы закончились)? – Марьям апа осторожно надкусила маленький нежный конус, рассыпающийся и тающий во рту.
Ильдана растерянно молчала, вопросы то и дело возникали у неё в голове, но ещё до того, как она открывала рот, ответ становился ясен.
– Марьям апа, откуда это всё... Кто мне отвечает?! – в смятении спросила, наконец, она.
– Аллаң җавап бирә (Аллах тебе отвечает), – старушка невозмутимо разливала чай.
– Но раньше этого не было! Это всё потому, что вы со мной поговорили?
– Юкны сөйләмәле! – Марьям апа отставила чайник и посмотрела Ильдане в глаза: – Сәбәбе үзеңдә (Ерунду-то не говори! Причина в тебе самой).
– Ну так вы же со мной говорили?
– И-и, балам, алдымда бүтән кеше утырса, сүзләремне аңламас иде. Чын динле кешегә сөйләүчеләрнең кирәге юк (Деточка, да если б на твоем месте кто другой сидел, он бы даже не понял, о чем я тут толкую. А истинно верующий человек ни в чьих словах не нуждается).
– Динле (верующий)? Но я же не верующая, в смысле, не мусульманка! Намаз не читаю...
– Динең намазыңнан күренми, ул Алла белән сөйләшүдән күренә. Намазыңа бик теләсәң бас, намаз ул кайберләргә Алла белән сөйләшергә булыша. Бер сүзегез бар – “медицина”га охшаган (Верующий ты или нет, видно не по намазу, а по тому, можешь ли ты с Аллахом разговаривать. Хочется тебе намаз читать – читай на здоровье. Намаз некоторым как раз помогает с Аллахом говорить. Слово есть такое – на “медицину” похоже).
– Медитация?
– Әйе, шул. Ятларга кирәк әле (Вот-вот. Запомнить надо), – Марьям апа начала убирать со стола, и Ильдана кинулась помогать ей.
Чуть позже, когда они перешли из кухни в комнату и сели – старушка в свое кресло, Ильдана на табуретку, – девушка спросила:
– А где сейчас душа моей бабушки?
– Ә?.. – старушка подняла голову от недовязанных шерстяных носков и повела глазом куда-то ближе к потолку, – әнә ич ул (А?.. Да вон она).
– Кая (где)? Что вы видите, Марьям апа?
Марьям апа, не прерывая вязания, спокойно ответила:
– Әнә ак шарсыман бер нәрсә, күрмисеңмени (Она похожа на белый шар, неужели не видишь)?
– Белый шар? Нет, не вижу.
– Бөтенләй ул ак түгел инде, үтә күренмәле, төсләре дә бар бераз (Ну, не совсем он белый, полупрозрачный такой, и цвета в нем видны).
– Он большой? Почему я его не вижу?..
– Борчылма, балам, күрмәсәң күрмисең инде. – Старушка задумалась, потом сказала: – Карале, балам, шул фотосүрәтләрне ясый торган нәрсәңне китерәле (Успокойся, дочка, если не видишь – так уж и не увидишь. Слушай, принеси-ка ту штуку, которая фотоснимки делает).
Ильдана кинулась за цифровым фотоаппаратом, который ей на днях одолжила подруга. Ильдана хотела съездить домой, поснимать семью и родные места, а пока тренировалась на своей хозяйке.
Вернувшись в комнату, дрожащими руками включила, установила вспышку, режим:
– Что снимать?..
– Мондарак карале, – Марьям апа кивнула головой на дверь. – И-и, тәрәзәгә таба китте. Тиз йөриләр алар (Вот сюда смотри. Э-э, к окну полетела. Быстро они двигаются).
Ильдана снимала дверь, и окно, и старушку в кресле, и всю комнату. Потом села на табурет рядом с креслом, переключила фотоаппарат в режим просмотра, и они стали вглядываться в снимки. Дверь с частью стены, просто дверь, стена и потолок, окно и потолок, просто окно…
– Туктале, тукта! – Старушка толкнула её локтем в бок, – тегене күрсәтәле (Стой, стой! Вот тот мне покажи)!
Ильдана вернула предыдущий снимок: стена и потолок...
– Күрмисеңмени? И, миңгерәү! Монда кара! – Марьям апа ткнула пальцем в светлое пятно на потолке. – Аны бераз зурайтырга иде (Не видишь, что ли? Э-э, бестолковая! Вот сюда смотри! Его бы увеличить немного).
Ильдана увеличила. Пятно превратилось в правильный круг с четкими слегка светящимися краями и концентрическими кольцами внутри.
– Менә ул, җан. Адәм баласы күрми, ә бу машинкә күрә икән (Вот она, душа. Человек не видит, а машинка пожалуйста).
Старушка снова вернулась к вязанию.
Ильдана, оторвавшись от созерцания круга, продолжила просмотр отснятых кадров. Вот опять мелькнуло пятнышко, смазанное, как бы пойманная в движении небольшая сфера... Вот отчетливее и крупнее... На фоне тёмной двери, еще четче...
– Син аңа дәшәле, бәлки ул сиңа үзен күрсәтер (А ты её попроси, может, она тебе покажется).
Ильдана смахнула с глаз слезы, навела объектив на тёмную дверь шкафа и взмолилась про себя: “Дәү әни, если ты здесь, покажись, я хочу тебя увидеть! Приходи ко мне во сне, разговаривай со мной!..” Ильдана не замечала, что нажимает на кнопку спуска, пока Марьям апа не дернула её за юбку:
– Җитәр инде, я (хватит уже)!
Ильдана опустилась на табуретку и перевела дух. Потом они сидели голова к голове и просматривали снимки. Ильдана не верила своим глазам. На фоне шкафа был заснят большой, сантимертов пятнадцать диаметром, полупрозрачный круг. Хорошо были видны объёмные концентрические круги и переходы пастельных тонов: розоватого, голубоватого, зеленоватого. Чувствовалось, что это сфера, а не круг, угадывалась непонятная структура...
– Она меня послушала? – потрясённо прошептала Ильдана.
– Тыңламыйче – әбиең бит ул, – ответила Марьям апа, любуясь сферой. – Әбиең әйбәт кеше икән, җаны ямьле, төсләре дә әйбәт (Как не послушать – это же твоя бабушка. Хороший она человек, душа у неё красивая, и цвета хорошие).
– А вы их видите?
– И-и, күрмәсәм дә сизәм (Ну, если не вижу, так чувствую), – ответила старушка и вернулась к вязанию.
...Проснулась Ильдана с пониманием, что нет того и этого мира, что мир един и целостен. Просто люди чего-то не видят – как, например, не видит человеческий глаз ультрафиолетового излучения. Люди не чувствуют – или боятся почувствовать – невещественные связи между близкими людьми, прикосновение души к душе. Объявляют эти явления несуществующими или принадлежащими к “потустороннему миру”.
Она лежала с закрытыми глазами, пытаясь уловить, здесь ли вчерашняя сфера. Наконец она улыбнулась и открыла глаза: “Көнең хаерле булсын, дәү әни (Доброго тебе дня, бабушка)”.
За завтраком они с Марьям апой молчали, только переглядывались с улыбкой.
Перед уходом Ильдана положила в сумку головной платок, пояснив Марьям апе: “После лекций зайду в мечеть. Мне кажется, бабушке будет приятно”. А на следующий день уехала домой, в районный центр: “Через пару дней вернусь, как раз к сессии успею. Надо поговорить с мамой. Спасибо вам, Марьям апа”.
Дома она нашла заплаканную маму, подавленных отца и брата. Торопливо раздав кучтәнәчи [Подарок, сувенир (тат.)], она увела маму в спальню и плотно прикрыла дверь.
Примерно через час Ильдана, оставив дома озадаченных отца и брата, помахав рукой переставшей плакать маме, пошла на кладбище.
Ильдана шла по знакомым с детства улицам тихого городка и смотрела на них другими глазами. Она знала, что здесь, как и везде в нашем едином мире, существует то, что вечно озабоченные люди не видят и не чувствуют.
Обычно люди считают, что важнее решать сегодняшние материальные проблемы, а если вдруг останутся силы и желание – задуматься о бытовых проблемах завтрашнего дня. Они считают, что разговоры о душе, тонких материях и прочая философия нормальному человеку не нужны, ему семью кормить надо.
Ильдана шла и улыбалась своим мыслям. Ведь эти “нормальные люди”, каждый в свое время, становятся зеленоватой или розоватой полупрозрачной сферой и пытаются установить контакт со своими пока незрячими родственниками и знакомыми.
Ильдана поправила сумку на плече и открыла калитку кладбища. Она шла по заросшей осокой и чистотелом тропинке, кивая знакомым именам на надгробиях. Свежий холмик отыскала быстро. Вздохнула и села на скамеечку рядом.
Наступил вечер третьего дня – с тех пор, как Ильдана увидела другую сторону мира. Она не могла представить себе, сколько у мира сторон, но хотя бы знала, что они существуют. Она была благодарна Аллаху за то, как складывается её жизнь, и знала, что всё будет так, как Он хочет. Она будет стараться – с Его помощью – открывать людям глаза на другие стороны мира, и дәү әни ей поможет.
Ильдана утвердительно кивнула головой, завершая диалог, вынула фотоаппарат и сделала несколько снимков. Улыбаясь, посмотрела на экран. Можно даже не увеличивать.
Надо будет показать маме.
Казань, январь 2007 года